RuEn

Петр Фоменко строит пушкинский дом

Пушкинский «Триптих» в «Мастерской» состоит из «Графа Нулина», «Каменного гостя» и «Сцены из Фауста». Петр Фоменко всласть смеется над старым, традиционным театром и выстраивает новый — идеально вписывающийся в архитектуру нового здания «Мастерской».


Новоселье в старом доме

Хотя официально новое здание «Мастерской» открылось два года назад премьерой «Бесприданницы», можно сказать, что настоящее новоселье справляют только сейчас. «Бесприданницу» в постановке Петра Фоменко и «Улисса» в версии Евгения Каменьковича играли на большой, вполне традиционно устроенной сцене. «Триптих» поставлен на малой, причем по ходу действия она постепенно расширяется, вбирая в себя почти все двухэтажное фойе.

«Мы хотели привить театральный микроб всему этому мраморному, современному зданию, соединить театр с архитектурой», — объяснял Петр Фоменко публике, прервав финальные аплодисменты и пригласив на сцену художника Владимира Максимова и архитектора Сергея Гнедовского. В спектакле этот его замысел открывается не сразу.

«Триптих» начинается с «Графа Нулина», жанр которого обозначен в программке как «сентиментальный анекдот». На узкой сцене и галерее над ней разворачивается типично «фоменковский» спектакль, в котором будто нарочно собраны все приемы и штампы «Мастерской». Галина Тюнина, зевая, поправляет чепец, изображая скучающую в уездной глуши Наталью Павловну, Мадлен Джабраилова скачет резвой служанкой и смачно грызет яблочко, на галерее старательно скрипит пером Кирилл Пирогов, автор-сочинитель с пушкинской шевелюрой и баками, он же повеса Лидин, пользующийся тайным расположением героини. В общем, перефразируя пушкинского Лепорелло, воображенье того, кто хоть раз побывал в «Мастерской», в минуту дорисует остальное.

Кипит страстью незадачливый любовник, ничего не ведающий муж храпом заглушает романсы на стихи Дениса Давыдова. Впервые являясь Наталье Павловне, куртуазный Нулин (Карен Бадалов) растягивается в дурацком шпагате — поскольку столовую и гостиную заменяют огромные качели, застланные коврами…

Постепенно понимаешь, что Петр Фоменко подтрунивает над театром вообще: старым добрым театром с его буклями и париками, французской речью, манерой распевать на два голоса, жеманиться и объясняться в любви. Однако у артистов «Мастерской» все это выходит так затейливо, что режиссер, а вслед за ним и зритель, испытывает то же, что красавица, решившая сменить гардероб, и на миг залюбовавшаяся старыми платьями. Может, так сейчас и не носят, но выглядят они прелестно.
Театр как архитектура

«Каменный гость» в программке назван «маленькой ироничной трагедией». Здесь театр больше не притворяется традиционным. Завеса, казавшаяся задней стеной крошечной сцены, спадает. За ней оказывается огромное, фантастической красоты пространство, превращающееся то в ночной Мадрид, то в гулкие своды храма. Дон Гуан (Кирилл Пирогов) с дьявольской ловкостью штурмует стены в доме Лауры (Мадлен Джабраилова), преследует Донну Анну (Галина Тюнина), торопливо стучащую деревянными башмачками по чугунным лестницам…

Финальная сцена трагедии — ужин у Донны Анны — здесь вовсе и не ужин. Гуан начинает свой монолог, возлежа с Донной Анной. Причем ложем служит та самая плита, где Анна прежде поклонялась гробу мужа. Явившаяся покарать грешников статуя командора сперва вызывает хохот: двухметровую, закованную в латы громадину водит маленький, все время подпрыгивающий шут (виртуозный скетч Олега Ниряна). Парочка является из-под мрачных сводов храма, и по мере ее приближения зритель леденеет вместе с Гуаном: страшна не статуя, а веселый коротышка Командор — оживший мертвец с запавшими глазами и трупными пятнами. Прикосновение его истлевшей руки куда мучительней, чем пушкинское «пожатье каменной десницы»…

«Сцену из Фауста» режиссер и вовсе называет бурлеском, и тут уж его фантазию несет по воле волн, как тот корабль, который хочет утопить Фауст. Фауста играет Кирилл Пирогов. И при желании в этом можно найти сквозную мысль спектакля: об отчаянной тоске сочинителя, испытавшего слишком много и требующего у Мефистофеля смерти: в «волнах» бесконечного шелкового занавеса в финале тонут и зрители, и исчадья ада, и сам Фауст. А можно увидеть лишь лукавую усмешку режиссера, владеющего постмодернистскими приемами и приемами визуального театра куда лучше многих молодых коллег. Однако «Триптих» не об этом. В «Фаусте» Фоменко с бесшабашной легкостью смешивает тексты Гете, Пушкина и Бродского, но цель его спектакля лучше всего формулируется строчкой Пастернака: «Привлечь к себе любовь пространства…»
×

Подписаться на рассылку

Ознакомиться с условиями конфиденцильности